![[object Object],[object Object]](https://cdn.sanity.io/images/tsza235h/production/05b477d3a8be5c62bc15607419dca5d067c1e665-1200x800.jpg?rect=0%2C63%2C1200%2C675&w=3840&h=2160&fit=max&auto=format)
Слёзы Якутии
Репортаж из алмазной столицы России, которая живет без налета роскоши
В Якутии говорят: «Когда Бог пролетал над этими землями, у него так сильно замерзли руки, что он выронил все свои сокровища», — имея в виду алмазы, золото, сурьму, олово, нефть, уголь, газ и другие ресурсы. Саха и впрямь богата ископаемыми: Владимир Путин даже называл здешние запасы «планетарными».
Интенсивнее всего промышленные разработки идут в Мирнинском районе, где находятся месторождения газа, нефти, а главное — алмазов. 14% всей мировой добычи этих драгоценных камней ведут именно здесь. Поэтому район называют алмазным краем, а город Мирный — алмазной столицей России.
Вот только сами драгоценные камни местные часто зовут слезами Якутии. Все потому, что на жизни простых людей богатство недр сказывается в основном негативно: реки загрязнены, воздух наполнен промышленной пылью, а земель для традиционного хозяйства коренных народов с каждым годом становится меньше.
Экологический журналист Анастасия Троянова и документальный фотограф Марина Сычева отправились в Мирнинский район, чтобы рассказать, как алмазный край уничтожают его подземные богатства. Репортаж подготовлен «Кедром» совместно с «Арктидой»
Незарастающая рана
— Назвали «80 лет Победы» и посчитали, что, если сделать из него бриллиант, он будет стоить $1 млрд 200 млн! — сообщает бариста в аэропорту Якутска, узнав, что мы летим в Мирный. Речь идет об алмазе, который нашли в начале мая на Верхнемунском месторождении, принадлежащем, как и все алмазные объекты в республике, компании «Алроса». Это крупнейший камень ювелирного качества, добытый в России. Его вес — 93 гр.
Через несколько дней мы узнаем, что большая часть населения Якутии, даже работающие шахтерами на алмазных приисках, никогда не видели драгоценные камни в живую — их нет и в городском музее «Алросы» из-за недостаточной охраны.
Летим на винтовом АН-24, под фюзеляжем — бескрайняя тайга с черными ожогами от прошлогодних пожаров, извилистые реки и вскрывающиеся ото льда озера. Рейсы из Якутска в «алмазную столицу» отправляются не каждый день, а два-три раза в неделю.
Деревянное куполообразное здание аэропорта. За забором у парковки — крупный потрепанный временем и солнцем плакат с девушкой в национальной якутской одежде: «Добро пожаловать в Мирный — столицу алмазного края». До главной достопримечательности города — карьера «Мир», который видно даже из космоса, — отсюда подать рукой.
На первый взгляд воздух кажется чистым, и тем удивительней, что люди здесь жалуются в соцсетях на неприятные запахи.
— Вы не почувствовали, потому что весна, — скажет нам позже местная жительница. — В летнюю жару от запаха сероводорода задохнуться можно сразу, как из самолета выходишь. Зимой вообще туман висит, и этот запах страшный, вонючий из котлована. Как будто дыхание раненой земли. А если ветер, то и до центра города доходит.
Глава республики Айсен Николаев объясняет «аромат», который чувствуют жители Мирного, просто: «Это нормальная химическая реакция, когда подземные воды Метегеро-Ичерского горизонта взаимодействуют с кислородом». По словам чиновника, здоровью населения испарения не угрожают, а «Алроса» следит за состоянием карьера и делает замеры воздуха — они в норме. Правда, в открытый доступ результаты замеров не выкладывают.
Сегодня знаменитый карьер совсем не похож на свои изображения в интернете. Примерно до середины он заполнен зеленой жидкостью, его стенки «лопаются» под напором подземных вод, растягиваются и понемногу «откусывают» землю у города.
Аэропорт и жилую застройку от «Мира» отделяет не больше пары километров — дойти до «дыры» от центра города можно за 40 минут.
Рядом с карьером — смотровая площадка, поставленная на гусеничную платформу карьерного экскаватора. Сверху на поручнях — замки молодоженов. Внизу — фото когда-то действующего карьера и невзрачная прямоугольная стела «Мир» с годами открытой добычи. Площадку от воронки отделяет низкий бордюр, через который перелезают поглазеть в бездну и гости города, и местные.
Жидкость в картере называют рассолом, состав которого местные, даже интересующиеся экологическими проблемами, не знают. Взять пробы оттуда может только сама «Алроса» или надзорные органы — независимая экспертизаздесь никогда не проводилась.
— По сути, это высококонцентрированный соляной раствор, который разъедает стены карьера, — рассказывает якутский активист, пожелавший остаться анонимным. — Мы предполагаем, что, если в карьере уже видны трещины, они могут быть и ниже под рассолом, а сам он может проникать в грунтовые воды и разноситься под землей на неограниченное расстояние. Мы не знаем, что это за соли, может, там вообще есть радиоактивные элементы или тяжелые металлы, токсичность не ясна. Пробы может взять Росприроднадзор, но у нас уже несколько лет действует мораторий на проверку бизнеса, и этим пользуются все предприятия Мирнинского района, не только «Алроса».
Компания утверждает, что состав рассола не токсичен, а значит опасности для жителей города и природы нет. Но вода в карьере действительно соленая — минерализация составляет около 100 грамм на литр. Для сравнения, в Мертвом море — около 300 грамм на литр.
«Но эти воды находятся глубоко под землей, в замкнутом пространстве карьера, и не контактируют с поверхностными слоями или экосистемами, — уверяет “Алроса”. — Рассолы не могут просочиться наружу: стенки карьера и окружающие породы состоят из вечной мерзлоты, которая надежно изолирует подземные воды от поверхности».
Вот только в этих доводах компания игнорирует климатические изменения и оттайку многолетнемерзлых пород, которые происходят по всей Якутии.
обложки: Марина Сычева. Бывший шахтер карьера «Мир» пришел посмотреть на него в последний раз перед отъездом.
Блеск в пыли
Мирный, с одной стороны, покрыт алмазами, с другой — невероятно от них далек. Здесь есть дворец спорта «Кимберлит», стоматология «32 карата», дворец культуры «Алмаз», продуктовый «Кристалл», ювелирный «Бриллиант», пенсионный фонд «Алмазная осень». Районная медиакомпания называется «Алмазный край» — ее билборды развешаны по центру Мирного. На одном из них цитата главы Якутии: «Люди, которые своим трудом приносят экономические результаты для республики и страны, должны жить в хороших условиях».
В городском парке — вновь плакаты «Алросы»: запасов алмазов хватит на 40 лет. Цены в магазинах тоже «алмазные»: батон хлеба — 100 рублей, бутылка молока — 200, килограмм огурцов — 1000.
Дома в Мирном — типовые пяти- и девятиэтажки на сваях, перемешанные с частным сектором и двухэтажными деревянными бараками. Жители на слово «барак», впрочем, обижаются и говорят, что в 50-градусные морозы в их домах куда теплее, чем в панельках.
На востоке города — серые рукотворные сопки без единого ростка. Это отвалы вскрышных пород. С рудника «Интернациональный», что находится в 15 км от Мирного, через город курсируют ничем не прикрытые большегрузы с рудой — они возят сырье на обогатительную фабрику № 3. На дорогах, в домах и в воздухе — пыльная взвесь, оседающая в носоглотке.
— «Алроса» арендует у муниципалитета участки земли и на них размещает свои вскрышные породы, — делится якутский активист. — Какие-то специалисты считают, что они безопасны настолько, что ими можно отсыпать дороги в Мирном, но я с этим не согласен. Мы понятия не имеем, из чего состоят эти отвалы. По-хорошему, их нужно ликвидировать, с них летит пыль.
Активист замечает, что «Алроса» накрывает отвалы защитными экранами, но те постоянно сдувает — и неделями, а то и месяцами отходы добычи алмазов стоят под открытым небом.
О загрязнении воздуха в Мирном пылью с отвалов пишут и ученые. Например, в статье 2019 года сказано: «Исследования показывают, что превышение допустимых уровней загрязнения атмосферного воздуха практически постоянно регистрируется по таким показателям, как пыль, сероводород, окись углерода». В этой же статье ученые рекомендуют промышленным предприятиям рекультивировать отвалы, но в Мирном, похоже, об этом не думают.
Кто в доме хозяин?
На первый взгляд кажется, что Мирнинский район находится под контролем «Алросы», но, по словам местных, так компания пытается сохранить имидж. На самом деле здесь давно обосновались другие недродобытчики, которые, в отличие от алмазников, никак не участвуют в развитии города и региона. Более того, сейчас «Алроса» сокращает добычу и, например, законсервировала одно из своих перспективных месторождений — Верхнемунское. Это связано с общемировым падением цен на алмазы.
— Конечно, звание алмазной столицы не соответствует действительности, но жители не хотят, чтобы «Алроса» загнулась. Это рабочие места — не только в Мирном, но и в селениях рядом. Если не работать на добыче ископаемых, зарплата тут будет не ахти, а цены в магазинах вы сами видели. И до санкций компания платила очень хорошие дивиденды, реально помогая развиваться району и Якутии в целом. Другой вопрос, куда эти деньги уходят и как тратятся, но это надо спрашивать у руководства города и района, — продолжает якутский активист. — И все же нужно, чтобы «Алроса» соблюдала экологические нормы и разобралась с двумя проблемами: карьером и отвалами. Причем делала это не в отчетах, а в реальности.
Кто управляет «Алросой»
В отличие от других полностью частных или государственных предприятий, работающих в Мирнинском районе, акции «Алросы» на 25% принадлежат республике Саха и на 8% — якутским улусам (районам), где компания ведет свою деятельность: Анабарскому, Верхневилюйскому, Вилюйскому, Ленскому, Мирнинскому, Нюрбинскому, Оленекскому и Сунтарскому. Еще 33% принадлежат России в лице Росимущества, а остальное находится в свободном обращении у частных физических и юридических лиц.
Дивиденды от акций компании поступали в бюджеты республики и улусов. Компания зарегистрирована в Мирном, поэтому около 75% всех налоговых отчислений — на прибыль, добычу полезных ископаемых и НДФЛ — поступают в бюджеты республики и муниципальных образований. Как заявляет сама компания — «каждый третий рубль в бюджет Якутии дает “Алроса”».
Активист отмечает, что больше неприятностей Мирнинскому району сейчас приносят нефте- и газодобытчики, среди которых «Российская нефтегазовая группа» (РНГ) и «Сюльдюкарнефтегаз», принадлежащие кипрской группе компаний Eastsib Holding, а также «Саханефть» — дочка Иркутской нефтяной компании (ИНК) и «Таас-Юрях Нефтегазодобыча» (ТЮНГД) — дочка «Роснефти».
— Например, по зиме у «Саханефти» произошел прорыв трубопровода, там нефть хлестала фонтанами, но они, ссылаясь на мораторий на проверки, не пускали представителей местного природнадзора. Еще они моют свои нефтевозы в Иреляхе и отказываются делать для них отдельную стоянку. Из-за нефтяников в районе растет количество шламонакопителей, а в условиях тающей мерзлоты оттуда может выливаться сколько и куда угодно, и мы об этом не узнаем, — перечисляет активист.
В 2018 году на месторождении «Алросы» «Иреляхская россыпь» произошелпрорыв четырех дамб. Более 5 млн кубометров воды, загрязненной промышленными отходами, хлынуло в реки Ирелях, Малая Ботуобия, Вилюй и даже дошло до главной артерии Якутии — Лены. «Прорыв дамб в августе был вызван аномальными осадками и паводком в Якутии, то есть являлся природным форс-мажором, а не следствием каких-либо нарушений в производственной деятельности со стороны “Алросы”», — заявила тогда компания. Сперва ущерб водным объектам оценили в 27 млрд рублей, но в итоге после года судебных тяжб компания заплатила лишь 30 тысяч рублей штрафа.
В те годы Степан Петров, руководитель общественной организации «Якутия — наше мнение», которая сегодня признана иностранным агентом, говорил: «Якутские реки травят десятки лет, но население обреченно молчит, а власти потворствуют этому безобразию. <…> Они продолжают делать деньги, отравляя реки и людей. Все это свидетельствует о том, что крупные недродобывающие компании России, осуществляющие деятельность в Якутии, такие как “Алроса”, нацелены на хищническое изъятие ресурсов и обогащение любыми путями в нарушение норм производственной и экологической безопасности, экологических прав граждан».
— Все реки Якутии загрязнены, это началось еще в советский период и не скрывается даже в официальных отчетах, — объясняет якутский активист. — В реках Мирнинского района есть превышения ПДК по ряду веществ: хлоридам, ионам аммония, кальцию, магнию, меди, цинку и стронцию. Причем превышения по стронцию наблюдается практически во всех водных объектах района — особенно в реке Ирелях, поэтому в ней нельзя купаться. Что касается людей, то неравнодушных много, но все запуганы и боятся репрессий.
Работать здесь кроме как на промышленных предприятиях особо негде, да и местных почти не осталось. Большая часть населения — те, кто приехал на вахту и остался жить, или новые вахтовики, а им до лампочки, что здесь будет с природой.
Большинство зависят от работы, предпочитают потерпеть, помолчать, мечтают о переезде, надеясь, что в другом месте будет лучше.
Дверь в нижний мир
На смотровой площадке у «Мира» встречаем супружескую пару. Сегодня их последний день в городе — они переезжают в Краснодарский край, пришли попрощаться с карьером. Сами родом из других городов, в Мирный приехали молодыми на заработки.
— Обсыпается, конечно, сильно, — говорит женщина. — Наверное, для города это не опасно, но как-то страшно он [карьер] расширяется. Люди у нас тут погибли, — вспоминает она об аварии 2017 года и делает печальную паузу. — Муж тоже много лет в шахте трудился, а теперь отработали свое — можно и уезжать.
Спрашиваю ее, почему Мирный не выглядит как алмазная столица России.
— Да, вы правы, не Дубай тут у нас. Люди возмущаются: мол, через нас такие бабки проходят, а городок, мягко говоря, скромный. Мы любим его все равно, но, кажется, люди достойны большего.
Женщина считает, что Мирный превращается в вахтовый город и развивать в нем какую-либо инфраструктуру власти не будут.
— Вопрос рекультивации до сих пор остается нерешенным, — рассказывает старейшина юкагиров, заместитель директора Института гуманитарных исследований и проблем малочисленных народов Севера Сибирского отделения РАН Вячеслав Шадрин. — Промышленные компании приходят на места, где у нас [коренных народов] оленеводство, охота и рыболовство, но когда завершается добыча и бизнес уходит, нам остается земля и реки, которые нельзя вновь ввести в хозяйственный оборот. Я понимаю, что от тех компаний, которые давно прекратили свою деятельность, мы не сможем потребовать восстановления территорий. Но есть компании, которые продолжают свою работу. И мы, как представители коренных народов, ставим вопрос о том, что нашим золото-, нефте-, газо- и угледобывающим предприятиям, нашей алмазной компании «Алроса» необходимо принимать меры для рекультивации мест, где они больше не работают.
Для народов Севера повреждать землю каким-либо образом долгое время считалось грехом. Так, до прихода христианской традиции в они практиковали воздушное погребение, известное как «арангас»: людей хоронили в деревянных гробах высоко на деревьях или на специальных столбах.
Также, по представлениям коренных, мир состоит из трех частей: нижнего, среднего и верхнего. В среднем живут люди, в верхнем — божества и высшие силы, в нижнем — злые духи и существа. Причем нижний мир ассоциируется именно с землей и тем, что под ней находится.
— Можно по-разному относиться к нашим верованиям и менталитету, но большая часть народов Севера не работает в этих предприятиях на должностях, связанных с земельными работами. Для нас это все еще табу, — продолжает Вячеслав Шадрин. — Каждый раз, когда я бываю в Мирном, у меня прокатывается по спине холодок при виде кимберлитовых трубок. Когда-то давно один шаман говорил мне, что это незаживающая рана на теле нашей земли и дорога в нижний мир. И пока эта дверь открыта, у эвенков будут проблемы.
Дух земли
— Алмазный край, [блин], — в сердцах говорит таксистка Елена. Мы меняем пробитое колесо — и это не первый раз, когда наши водители теряют резину на якутской гравийке. — Столько добывают из этой земли, ну сделайте нормальные дороги, вы же сами по ним ездите!
Мы едем к переправе, ведущей в село Сюльдюкар, что в переводе с эвенкийского означает «дух земли». Это единственное в Мирнинском районе место компактного проживания эвенков, куда летом можно попасть только на лодке и с теми, у кого есть сельская прописка — ее проверяют на посту охраны Светлинской ГЭС, стоящей на реке Вилюй. На всем отрезке пути от Мирного до Сюльдюкара — гектары обугленных палок, что когда-то были лесами. Раненой огнем тайги так много, что между чернотой становится непривычно и радостно видеть зеленые поросли. Вдоль реки на холмах, между черными островками, тут и там встречаются проплешины голой горной породы.
Светлинская ГЭС и жертва Туой-Хайа
Туой-Хайа — якутская Атлантида, поселок, затопленный ради строительства Светлинской ГЭС. Гидроэлектростанцию возводили для обеспечения энергией добывающих алмазы предприятий. Она принадлежит «Алросе». Жителей Туой-Хайа принудительно переселили в поселок Арылах, села Сюльдюкар и Тас-Юрях.
— Как летом пожар, то уже осенью или на следующий год на эти места приходят всякие «РНГшники» или «Алросники» с геологоразведкой, это уже как бы не секрет, — рассказывает один из электриков, приехавших в Сюльдюкар чинить линии электропередач.
О том, что пожары — дело рук промышленных компаний, мы услышим от каждого второго жителя Сюльдюкара. Одни говорят о тихих незаметных поджогах, другие — об охотниках, натыкающихся на геологоразведку сразу после прохождения огня по тайге. Все это стало привычным для сюльдюкарцев, чье село буквально окружено залежами нефти, газа и алмазов. Многие здесь ощущают себя в «сжимающемся кольце» из недродобытчиков.
Сюльдюкар — ближайшее к ГЭС поселение, но подача электричества сюда идет с перебоями. В розетках 160-180 вольт напряжения, вместо оплачиваемых по платежкам 220, мерцающий свет от лампочек и долгая, по сравнению с городом, готовка на электрических плитах. А после хорошего ливня село и вовсе может на несколько дней остаться без электричества и сотовой связи, чему мы и стали свидетелями. В такие дни везет тем, в чьих домах остались печи — тогда можно приготовить еду, ведь газа, как и центрального водоснабжения, в Сюльдюкаре нет.
Об аварии на дамбах «Алросы» в 2018-м здесь все еще помнят, ведь тогда Вилюй стал грязно-коричневым, а люди больше месяца жили без питьевой воды и даже через год ловили в реке.
рыбу с язвами и черной печенью. Сегодня питьевую воду местные службы по-прежнему берут из Вилюя — закачивают в водовозы прямиком из реки, прогоняют ее через очистные сооружения и раздают населению, которое должно самостоятельно за ней приходить.
— Но многие просто берут из реки, кипятят и пьют, — рассказывает Игорь Данилов, уроженец Сюльдюкара, сотрудник Института гуманитарных исследований и проблем малочисленных народов Севера СО РАН. — Просто потому, что не у всех есть возможность доехать до очистных и забрать воду, особенно у пожилых. Но есть и консервативно настроенные люди, которые считают, что вода все равно грязная — и в реке, и после очистки, поэтому не видят смысла ездить за ней на очистные, которые к тому же работают с перебоями.
Солнечный камень
— Наши [предки] догадывались, что на этой земле есть солнечный камень, тогда их [алмазы] так называли. Находили блестящие прозрачные камешки на берегах и дне речек, ручьев и в птичьем зобе. Но они не догадывались, что это богатство, — рассказывает Анатолий Саввинов, которого в Сюльдюкаре зовут просто Анато и считают хранителем эвенкийской культуры.
— Царское правительство знало, что на Верхнем Вилюе есть алмазы. Их искали здесь и до революции, но находили поштучно. Наши долгое время старались не показывать их, потому что нельзя землю ранить, нельзя, чтобы она истекала кровью. Да и чувствовали тогда, что придет беда. Первые горные мастера — так тогда называли геологов — приехали сюда в 1948 году. С одними рюкзаками, трудное послевоенное время. И наши стали помогать им едой, деньгами, оленями, кровом. Стали каюрами, они ведь вообще не знали тайгу. Раньше здесь, можно сказать, была пустыня. В смысле, никого из людей не было рядом. А потом нашли алмазы. Пришла цивилизация, стало сразу много людей. Наши думали, что мы, их дети, будем жить хорошо и богато. Но для нас почему-то места не нашлось. Лишних ртов не нужно — такая политика была, хотели от нас [коренных] избавиться. Затопили поселок наших соседей Туой-Хайя, нам оставили клочок земли, даже дороги сюда [в Сюльдюкар] до сих пор нет, — сетует хриплым, дрожащим голосом Саввинов.
— И было давнее пророчество от шаманов: если солнечный камень обнаружат пришлые, нам [эвенкам] конец. Я думаю, оно сбылось. Нас осталось совсем мало, мы слились с нашими соседями саха, потеряли свой язык и, главное, — оленеводство.
Как сокращались земли эвенков
— Потерять образ жизни легко, а восстановить почти невозможно. Уходят знания, меняется распорядок дня, и страшно ломается менталитет, то есть отношение к животным, — говорит Вячеслав Шадрин. — Раньше олень был членом семьи. Для русских я обычно привожу в пример кошек и собак, которые занимают почетное место в доме. А представьте, вам говорят: теперь мы их разводим на мясо тысячами! Конечно, отношение к животным изменится. То же самое произошло с оленеводством у коренных. В советское время стали гнаться за валом и разводить десятки тысяч голов. Так оленеводство перестало играть транспортную роль и стало конкретно мясным. Такого количества оленей раньше просто не было. Конечно, их использовали для пропитания, но к оленям относились с благодарностью и почтением. А когда ты ежедневно тысячами забиваешь туши, невозможно над каждой проводить обряд.
— Свое дело сделал и перевод коренных народов на оседлость, — продолжает Шадрин. — Оленеводство — это образ жизни, этим занимались целыми семьями. С одной стороны, жить стало лучше — появились дома, магазины, школы, врачи, всяческие удобства. Но это разрушило семьи: женщины с детьми оставались «дома», мужчины уходили в тайгу одни. И это стало началом конца. Потому что оленевод — это тот, кто с пеленок находится среди оленей и каждого знает в «лицо».
Оленеводство в Сюльдюкаре не сможет возродиться и по природным причинам — животным необходимы просторные пастбища и еда. Но территории близ Сюльдюкара нарушены промышленностью и пожарами, да и сама местность давно принадлежит не эвенкам, а недродобытчикам.
— Дичи не стало, копытных не стало, пушнины не стало, пастбищ и простора не стало. Раньше наши ходили за 500-600 км на охоту, сотня считалась мизерным расстоянием. После пожаров все сгорело дотла, ягелю надо лет 50, чтобы восстановиться. А когда построили ГЭС, фабрики и заводы, разрыли все и пошла ядовитая вода по Вилюю, тогда не стало и прежней рыбы, — делится переживаниями Анатолий Саввинов.
Отдельно жители Сюльдюкара обеспокоены активностью медведей, которые стали часто захаживать в поселок и раньше выходить из зимнего сна. Это сельчане тоже связывают с геологоразведкой, от которой вибрации идут глубоко по тайге, даже в места, напрямую не затронутые работами.
— На территории Садынского наслега работает несколько больших предприятий. Наверное, каждое из них могло обеспечить Сюльдюкару нормальное электричество, водоснабжение и газификацию. Абсолютно точно каждое могло провести круглогодичную дорогу, но этого не произошло. Я нередко беру интервью у сельчан для своей научной работы, и часть населения оценивает все происходящее как вынуждение покинуть Сюльдюкар. То есть вместо того чтобы силой выжимать коренных с их исконных земель, специально создаются тяжелые жизненные условия, дабы люди сами принимали такое решение, — делится наблюдениями Игорь Данилов.
— Все, что связано с природными ресурсами и добычей полезных ископаемых, решается федеральным центром. Порой даже сам регион не знает, кому и где выданы лицензии, — объясняет Вячеслав Шадрин. — Мы как коренные малочисленные народы хотели бы еще на подготовительном этапе участвовать в этом процессе и добиваться, чтобы недропользователи вместе с лицензией брали на себя и некоторые обязательства, способствующие устойчивому развитию коренных, — заключает эксперт.
Сюльдюкар — крошечный, тихий поселок, скрытый от Вилюя хвойной тайгой. Выдает его лишь серебристый, потрескавшийся постамент с названием села, статуями оленя с олененком и эвенка с собакой. На заборчике у постамента висит бумажный пакет с эмблемой «Роснефти» и надписью «Таас-Юрях нефтегазодобыча».
Четыре главные улицы — обойти Сюльдюкар полностью можно за пару часов. Сплошь деревянные дома, во дворах охотников на просушку растянуты шкуры диких животных. Мальчишка лет восьми учит нас языку саха: «кюн» — солнце, «балык» — рыба, «таба» — олень, «дьиэ» — дом. Молодой охотник Спиридон, которого мы отвлекли от сборов в тайгу за зверем, поет нам песни на эвенкийском и саха о природе.
После проливного, хлесткого и злого дождя берег у Сюльдюкара заливает солнечным светом и накрывает плотным молочным туманом с Вилюя. Сквозь него виднеются очертания лодок с людьми. Холеные лошади мирно щиплют траву, а воздух наполнен звоном колокольчика, что болтается на шее быка якутской породы. На ум приходят печальные строки Джона Донна: «Не спрашивай никогда, по ком звонит колокол: он звонит по тебе».
Фото обложки: Марина Сычева. Бывший шахтер карьера «Мир» пришел посмотреть на него в последний раз перед отъездом.
